Выборы ПУТИНА и судьба РОССИИ

Я сознательно заменил выражение «президентские выборы», намеченные на 18 марта нынешнего года, определением «выборы Путина». И не для того, чтобы подчеркнуть их предрешенный исход. И не потому, что возражаю против такого исхода или отношусь к нему положительно. Мое отношение нейтрально, как у человека, взявшегося оценить событие хладнокровно и непредвзято.

Выборы, конечно, могут носить судьбоносный характер, если являются аналогом мирной социальной революции. Как отмечал В.И.Ленин, между мирным и революционным путем социалистического обновления нет китайской стены. Но это лишь указывает на то, что первостепенное значение имеют не выборы сами по себе, а состояние государственного организма общества, способного или неспособного к переменам. Выборы, как лакмусовая бумажка, помогают выявить вектор политического и социально-экономического развития общества.

Беда, однако, в том, что российское общество представляет собой сейчас флюгер, который не может определить вектор развития. Указатель вертится во всех направлениях, замедляется на западном направлении, но снова срывается в беспорядочное вращение. Такому состоянию общества соответствует идеологическая и политическая всеядность власти. Она может показаться социальной гармонией, высшим проявлением демократии.

В отличие от начала 90-х годов, когда стране навязывался либеральный тренд, когда господствующий на Западе культ обогащения и наживы пропагандировался откровенно и нагло, наряду с проповедями религиозно-патриотического толка, сегодня допускается даже некоторая свобода социалистической агитации и пропаганды. Все это связывается с именем Путина В.В., который своей мудростью и волей избавил Россию от однобокого развития и прозябания в качестве убогой периферии пресловутого «цивилизованного» мира.

Многие избиратели искренне считают, что на предстоящих выборах избранию Путина нет альтернативы. И с ними можно согласиться. Роль личности в истории, действительно, велика, но все-таки эпоха формирует личность, а не наоборот. Путин пришел к власти после острой фазы кризиса либерального режима, обусловленного несовместимостью буржуазного модернизма с традициями солидарного российского общества. В данном случае речь идет не о противопоставлении процесса обновления традиции, а о мере их совместимости.

Ведь сам буржуазный (или что то же самое западный) модернизм составной. Он включает науку и технологии, с одной стороны, и арсенал средств идеологического воздействия – с другой. Забугорные идеологемы призваны показать, что технологическое превосходство Запада является неизбежным следствием интеллектуального и идейного превосходства, и в первую очередь, превосходства англосаксонского менталитета, над всем остальным человечеством.

В таких идеологемах отсутствует как раз то, чего ожидали от т.н. «цивилизованного» Запада разрушители СССР Горбачев и Ко, а именно: общечеловеческое начало. В них нет места признанию того, что принципы взаимопомощи и солидарности отдельных людей и народов выше частнособственнических интересов, имеющих проекцию на государственном и международном уровне.

Такие идеологемы призваны затушевать тот факт, что англо-саксонский капитализм исчерпал свои возможности продвигать человеческую цивилизацию границами геополитического Запада, который строит свое благополучие на неравноправном экономическом обмене с остальным миром. Сохранению такого противоестественного состояния человечества служат военные авантюры США и экономические санкции.

Правда, крушение СССР позволило англосаксам включить в орбиту своего влияния бывшие советские республики и страны Восточной Европы. Правящие марионетки в этих странах, дрожащие перед угрозой нарастания народного возмущения в связи с крахом иллюзий о безбедном существовании, тоже причисляют себя к «цивилизованному» Западу. Но это больше похоже на восторг перед покровительством господина холуя, рассчитывающего на безнаказанность.

В таких условиях следует строго учитывать двойственную природу буржуазного модернизма. Необходимо исключить из него именно идеологическую и даже культурную составляющую. Кому неясно, что импорт идеологического и культурного модернизма Запада породил в нашей стране уродливый шоу-бизнес, литературу и театр, вызывающие отвращение у подлинных ценителей литературы и искусства. Разграничение между технологией и идеологией составляет суть той меры, которой определяется благоприятное соотношение обновления и традиций.

Буржуазный модернизм разрушает российскую государственность именно несоблюдением этой меры. Знал бы властитель эту меру, он мог бы стать демиургом не только в масштабах отдельной страны, но и всей планеты. Однако меру формируют количественные накопления, переходящие в новое качество через социальные кризисы и потрясения. Следовательно, это объективный, естественный процесс, независимый от сознания.

Мог ли предположить Николай I, жестоко подавивший движение декабристов, что он перегнул палку в сопротивлении самодержавия социально-экономическим переменам в стране под сенью конституционной монархии? Не мог. Как не могли предположить декабристы своего поражения, являясь слепым орудием нарождающегося капитализма.

Мог ли предположить Александр II, открывший своими реформами простор капитализму, что он породил угрозу социально-экономической стабильности стране и собственной жизни? Не мог. Он переоценивал роль монарха как наместника Бога на земле. Его реформы «сверху» вступили в противоречие с уваровским принципом «самодержавие, православие, народность», который, хотя и имел целью упрочение царской власти и помещичьего строя, все же спасал Россию от либерально-рыночного безумия и хаоса, примирял до некоторой степени модернизм с традицией.

Относительно стабильный период развития монархии после 1881 года до 1996 года связан со своеобразной «шоковой терапией» страны в условиях правления Александра III, когда ставка на капиталистическое развитие подкреплялась решительной борьбой монархии с народовольцами и террористами. Тогда даже «Священная дружина» показалась царю слишком либеральным средством такой борьбы. Но здесь царь опять же перегнул палку в сторону самодержавия.

Тренд стабильного развития оборвала Ходынская трагедия. Она скомпрометировала самодержавие, дала толчок росту иллюзий в обществе относительно конституционной монархии как условия гармоничного развития капитализма. В то же время активизировалось размежевание народовольческого движения на интернационалистскую социал-демократию и социалистов-революционеров, придерживающихся традиционных националистических взглядов народовольцев на роль крестьянской общины и террор.

В конечном счете в борьбе с самодержавием верх взяло интернационалистское течение социал-демократии, а точнее, выделившаяся из него Российская социал-демократическая партия (большевиков) {РСДРП(б)}. Неприятные случайности не помешали закономерному успеху борьбы РСДРП за свержение самодержавия и установление Советской власти. Залогом успеха стала ленинская политика соблюдения той самой меры, которая позволяла избегать крайностей западничества меньшевиков и национализма эсеров.

Следуя этой политике, большевики воздерживались от слепого подражания западной социал-демократии, преобладающая часть которой встала на путь оправдания военных преступлений империализма, на путь оппортунизма и ренегатства в противоборстве труда и капитала. В то же время в отличие от эсеров большевики отчетливо представляли себе классовое содержание «аграрного вопроса». Они не противопоставляли деревню городу, а крестьянскую специфику России общим тенденциям развития мирового хозяйства.

Ленинская политика не имела ничего общего с фанатизмом и сектантством. Понимая, что в стране, переживающей начальную фазу периода перехода от капитализма к социализму, безмерно велика сила и влияние частнособственнических отношений, вождь революции разработал Новую экономическую политику (НЭП). В НЭПе большевики, по словам Ленина, „нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов“.

По существу Ленин предвосхитил идеи обуздания рыночного беспредела, которыми были вынуждены руководствоваться западные лидеры, чтобы спасти капитализм от гибели в годы «Великой депрессии». Ленин опередил в разработке концепции «конвергенции» буржуазных ученых, которые «прозрели» только тогда, когда СССР достиг могущества и мощи, сравнимых с Соединенными Штатами.

Но в 20-х годах прошлого века Запад не мог и помыслить о мирном сосуществовании стран с различным социальным строем. Против СССР, как и против постсоветской России, Запад всегда выступал с позиций политического, экономического и военного диктата, лицемерно имитируя боязнь перед советской или российской «военной угрозой».

Естественно, полного соответствия ленинского НЭПа и буржуазной теории «конвергенции» нет, хотя бы потому, что первый предполагает коммунистический характер власти, только и способный защитить и преумножить социалистические завоевания, не позволить перечеркнуть результаты разумного хозяйствования в пользу корыстных интересов частного капитала. На примере современной России трудящиеся видят результаты подрыва руководящей роли КПСС партийной элитой, которая оказалась неспособной ответить на вызовы хозяйственной автаркии СССР и принялась исправлять «недостатки» социализма капитализмом.

Меньшевистский крен в сторону западной социал-демократии погубил не только «общечеловеческую» концепцию Горбачева, но и СССР. Постсоветскую Россию возглавила либеральная группировка во главе с Ельциным Б.Н., беспринципным политиком и авантюристом, оказавшимся полезным врагам социализма и коммунизма своим зоологическим властолюбием. Эта группировка и Россию поставила в состояние полураспада.

Выравнивать положение пришлось приемнику Ельцина В.В.Путину. Бывшему коммунисту, рекруту из «святая святых» социалистического государства – органов госбезопасности – удалось стабилизировать постсоветский режим. Стабилизация происходила, именно, благодаря выправлению либерального крена в сторону Запада, инстинктивного нащупывания меры сочетания обновления и традиций. Путинская Россия напоминает страну времен царствования императора Александра III.

Что же касается сравнения политики Путина и Ленина, то это, как говорят в Одессе, две большие разницы. И они различаются не cтолько эпохами, сколько классовым содержанием. Путин находится в плену иллюзорного представления о вечности англосаксонской модели капитализма. Он отождествляет данную устаревшую модель с понятием модерна. Это представление усугубляется верой в налаживание некоего «правового консенсуса» с империалистическими хищниками.

Такой подход мы вправе ожидать от лидера какой-нибудь квази-буржуазной партии, вроде «Яблока» Г.Явлинского, грезящего романтикой «правильного, гармоничного» капитализма, но не от главы государства. Однако куда денешься от капитализма в стране победившей «чаадаевщины». Если Александр III обеспечивал стабильность драконовскими мерами борьбы с народовольцами, то Путин пользуется инструментом идеологической эклектики.

Существует два метода познания мира – диалектика и эклектика. Один метод можно подменить другим. Как отмечает В.И.Ленин, „… подделка эклектицизма под диалектику легче всего обманывает массы, дает кажущееся удовлетворение, якобы учитывает все стороны процесса, все тенденции развития, все противоречивые влияния и прочее, а на деле не дает никакого цельного и революционного понимания процесса общественного развития“.

Подвластные СМИ и рупоры т.н. либеральной оппозиции топят электорат в идеологической сборной солянке, мешая людям сделать осознанный социальный выбор, затемняя в их сознании понятие модерна и традиций. Новизна в их трактовке совпадает с понятием технической новинки в целях обеспечения комфорта или, лучше сказать, моды. А законодателем моды, естественно, является Запад.

В действительности, модерн является новым качеством социального строя, совершающим прорыв под воздействием формационного закона развития человеческого общества. Рабовладельческое общество не могло появиться раньше первобытнообщинного строя, феодализм – раньше рабовладения, капитализм раньше феодализма, хотя предпосылки новизны вполне могли существовать в недрах предыдущей формации.

Тем не менее, либералы создают Институт переходного периода от социализма к капитализму, а дезориентированный обыватель даже не замечает в этом откровенной глупости. Почему бы созидателям старого под личиной новизны не назвать свое детище Институтом контрреволюционной реставрации, такое название было бы более уместным и точным.

Та же неразбериха с понятием традиции. Это понятие имеет эволюционный смысл. Главное в нем – историческая преемственность. И логика формационного закона вполне соответствует обоснованию такой преемственности. С позиции же эклектики преемственность превращается в избирательное выдергивание событий и фактов ради политической конъюнктуры.

Классовая суть такого подхода заключается в обосновании профессионального и морального превосходства титулованных особ досоветского периода над советскими руководителями, превосходства т.н. «голубой крови» над обыкновенной красной кровью. В квазибуржуазной культуре и искусстве постсоветской России растет число сюжетов на дореволюционную тему, профанирующих историю и не имеющих корневой связи с современностью. Советские победы и достижения искажаются в пользу олигархии.

Политика Путина носит половинчатый характер. Это политика лавирования между коммунистическим Китаем и цитаделью империализма-Соединенными Штатами, между либеральным и националистическим секторами российской элиты. Она способна обеспечить стране лишь временную стабильность, и чревата откатом к западничеству и роковому распаду страны в результате современного аналога какой-нибудь Ходынки или бунта либералов, поддержанного Западом.

Опасность такого исхода возрастает в связи с клановой зашоренностью питерской группировки, сменившей у кормила власти ельцинский свердловский клан. У последнего не хватило опыта, политического веса и ресурсов, чтобы насытить своими представителями ведущие органы государственной власти. У него не было Газпрома, питающего своими инвестициями ведущую роль питерской команды в определении российской политики.

Между тем именно в бывшем Ленинграде – городе «трех революций» набрал особую силу тренд оглупления людей посредством прославления «западных ценностей» и компрометации научного коммунизма. Именно в Санкт-Петербурге, этом «окне в Европу» вызрел нарыв компрадорщины, который, прорвавшись, затопил всю Россию гноем эгоизма и жажды обогащения за счет общественных и государственных ресурсов, мутным потоком умственного и нравственного распутства. Активист «демократического» движения Марина Салье утверждала в перестройку, что состав либералов в Ленсовете, был «сильнее» состава либералов Моссовета.